Я пришел в Театр имени М. Н. Ермоловой в 1967 году. Это было время, когда народ туда практически не ходил, — грустно, печально, но факт. Это и сегодня очень печально, когда народ не ходит в театр и, наверное, здесь очень трудно найти какие-то определенные причины. Но я не обращал на это никакого внимания. .. Я пришел туда из Театра на Таганке, самого шумного, самого демократичного, и, естественно, трудно было бы найти другой театр с подобной атмосферой. И я совсем не уверен в том, что мне тогда нужно было повторение.

Юна Давыдовна Вертлина, режиссер и теоретик театра, порекомендовала меня, совсем молодого артиста, тогдашнему руководителю Театра имени Ермоловой Виктору Комиссаржевскому на роль Поприщина в гоголевских «Записках сумасшедшего». А я, конечно, был согласен: мне в то время было все равно, что играть, главное — чтобы играть! Спустя какое-то время я узнал, что Комиссаржевский настоятельно предлагал на эту роль Георгия Вицина, но это я узнал значительно позже, а тогда все, по моему ощущению, складывалось очень удачно. Комиссаржевский вообще был человеком, что называется, покладистым: ему было достаточно рекомендации Юны Давыдовны, потому что имя мое ничего ему не говорило, я был для Комиссаржевского абсолютным «котом в мешке» — по тем ролям, которые я играл в Театре на Таганке, обо мне мало что можно было сказать,

Случилось так, что мое существование в Театре им. Ермоловой было поначалу очень автономным: я почти ни с кем из артистов не был знаком, очень напряженно репетировал «Записки сумасшедшего», ни в какие спектакли меня не вводили, ни во что я не вмешивался, а вечерами заходил в полупустой зал и видел, как мои коллеги работают в спектаклях… Публика казалась мне странной — может быть, потому, что была прямо противоположной таганковской: недемократичная, а скорее какая-то случайная — то ли люди мимо проходили и зашли (что, кстати, нередко тогда бывало в театрах), то ли влюбленным парочкам другого места не нашлось — вот они и жались по углам. Странноватая, в общем, публика, особенно по сравнению с той, к которой я привык на Таганке, больше похожая на публику кинотеатра. И реагировала эта публика соответственно…

Я все это наблюдал как бы со стороны — не входя, не общаясь, хотя сразу увидел и оценил замечательных актеров: Кириллова, Урусова, Галлис, Якут, молодой еще Андреев, актер с необычайно выразительным лицом — Владимир Мащенко, Витя Павлов… Актеры были очень хорошие! В самом центре Москвы существовал театр, которой был своего рода империей, — говорили много о традициях Андрея Михайловича Лобанова, но я, не застав его, не могу сказать, что как-то ощущал жизнь этих традиций. Хотя в репертуаре, если не ошибаюсь, сохранился еще к тому времени его спектакль; повторяю, актеры были очень хорошие, но не было ощущения такого актерского единства, определенности хранимой традиции, как, например, в труппе Георгия Александровича Товстоногова. Здесь, скорее, традиции были сами по себе, а театр — сам по себе. Как это получалось — мне трудно объяснить. Я, конечно, много слышал о легендарных постановках этого театра, о конной милиции перед входом, но соотнести это с теми днями, когда я попал туда, было очень сложно.

Я не случайно употребил слово «империя» — какие-то новые веяния проносились мимо, что-то свежее постоянно ощущалось в самом воздухе, которым мы дышали, а тут все шло по-прежнему, как в те далекие времена, когда была слава, ломилась в зал публика, у дверей, выстраивалась конная милиция. .. Причем своё, собственное, здесь настолько почиталось, что если, например, где-то в курилке возникал разговор о других театрах, он как-то незаметно и очень естественно соскальзывал на свои проблемы. И это при том, что Комиссаржевский был очень знающий, интеллигентнейший, всем интересующийся человек. Он был а лучшем смысле слова всеядным — приветствовал Таганку, «Современник», восхищался ими, писал о них, но это вовсе не значило, что он хотел превратить свой театр в нечто подобное. Была теория и была практика, а здесь во многом жили прошлым… Было ощущение внутренней правоты и самодостаточности. Но какие же прекрасные были там люди!..

Наверное, во многом благодаря им именно здесь, в Театре Ермоловой, произошло мое становление и как артиста, и как человека. Через полгода после меня сюда пришли такие актеры, как Лева Круглый, Катя Васильева, Витя Лакирев.

Молодая Екатерина Еланская, поставившая нашумевший «Месяц в деревне»… Появилось какое-то брожение, движение, пошли слухи по Москве, потек зритель. Потом появился «Стеклянный зверинец», пригласили художественного руководителя Вроцлавского театра Ежи Красовского, он поставил пьесу Александра Фредро «Месть». Комиссаржевский стал ориентироваться на молодежь, вовлекая и стариков, — мне кажется, это самый верный путь для театра. Потом начались какие-то группировки, коалиции — то, что бывает почти в каждом театре и ни один театр не красит. Говорить об этом скучно. Но когда я говорю о том, что мое становление произошло именно в этих стенах, я думаю, что актеру вообще нужен процесс, а не рывок. Дыхалки может не хватить с рывка, первый барьер возьмешь, второй, потом начинаешь спотыкаться, а когда медленно, постепенно входишь в профессию, дыхание становится более размеренном. Это, кстати, урок, полученный мною именно в Ермоловском.

Мне всегда казалось, что этот театр не ставил перед собой задачу покорить, подчинить себе — его путь был другим: жить. Не выживать, не тянуться из последних сил, просто — жить. Разве это не благородная по-своему задача — делать то, что умеют делать, говорить тем языком, который считают для себя наиболее приемлемым? В этом есть свое неоспоримое достоинство. И были у меня там свои человеческие открытия — это Эда Юрьевна Урусова в первую очередь. Она во многом помогла мне адаптироваться в этом театре.

Ну а потам пошли главные роли. Я играл очень много за те три года, что провел в Ермоловском, был секретарем комсомольской организации — причем для театра было важно, что эту общественную нагрузку несет не просто молодой актер, а один из ведущих. И это тоже был необходимый опыт, как оказалось.

В это время меня пригласил в «Современник» Олег Николаевич Ефремов на роль — тогда было не принято играть одновременно в нескольких театрах, я пошел к Комиссаржевскому, он так обиделся, что я мог только помыслить об этом, с его точки зрения, предательстве, что я не смог отозваться на лестное для меня предложение Олега Николаевича и остался в театре… Ведь Комиссаржевский всегда умел любить и заботиться, и это было у него совершенно искренне.

А потом в театре начался довольно серьезный раскол, и я ушел, хотя мог бы остаться… но благодарность к этому театру я сохранил на всю жизнь — здесь я многое осознал и по-актерски, и по-человечески, здесь началось мое театральное восхождение.

Все началось здесь, и когда у меня бывали творческие вечера, я всегда подчеркивал, что моя настоящая жизнь началась с этого не самого популярного театра. Так что считаю себя в какой-то мере причастным к юбилею Театра им. М. Н. Ермоловой.

Александр Калягин
Театральная жизнь, № 6, 2000