- Вы могли бы назвать свои любимые роли?

 — Я получал удовольствие, когда играл Аргона в «Тартюфе», Эзопа, Леню Шиндина в спектакле «Мы, нижеподписавшиеся…», Ленина в «Так победим!», Платонова в фильме «Неоконченная пьеса для механического пианино», Федю Протасова в «Живом трупе»… Причем и Ленин, и Платонов, и Федя Протасов — роли не впрямую мои. Скорее, даже вовсе не мои. И тут я безмерно благодарен режиссерам, которые выбрали меня. Я цвету и распускаюсь, когда чувствую, что вокруг меня люди, которые верят в меня, любят меня, по-доброму ко мне относятся. Но когда я вижу, что во мне сомневаются, не очень доверяют, тогда все лучшее из меня куда-то испаряется, я становлюсь деревянным, зажатым, буквально не узнаю себя.

 — Чего вы больше всего боитесь?

 — Надоесть своему зрителю. Я всегда знал, что своего зрителя надо беречь, надо его удивлять, относиться к нему, как к любимой женщине, — трепетно, потому делать ему подарки, приятные неожиданности. Все, что угодно, лишь бы он не привык. Помните, как было еще совсем недавно, — программа «Время» и по первому, и по второму, и по третьему каналу. И всегда уже заранее ясно, что скажут: сначала — о визите Брежнева или постановлении ЦК, потом — о ходе посевной кампании, и в заключение — обязательный прогноз погоды. И так — изо дня в день. Чудовищно. Не дай Бог потерять интерес своего зрителя. Я больше всего этого боюсь. И чем старше становишься, тем мощнее ты обязан доказывать, что не зря вышел на сцену, что это не биологический фокус: «Смотрите, ему 80 лет, а он еще текст произносит. Надо же!»

 — Где вы черпаете силу для творчества?

 — Кроме дома, мне никто эту силу не даст. «Дом» я подразумеваю в большом смысле. Это не просто семья, дети. Я в принципе домашний человек. Но в свой «дом» стараюсь никого не допускать. Видимо, это связано с моим детством. Я рос один, у меня не было ни сестер, ни братьев. Мама целыми днями работала в институте (она преподавала иностранные языки), я был предоставлен самому себе. И заложенная тогда, в детстве, привычка самому разбираться в себе, глубоко внутри хранить самое сокровенное, очевидно, существует во мне и до сих пор.

 — Если не секрет, зачем вы ездили во Францию?

 — У французских коллег есть намерение пригласить в будущем году меня и Настю Вертинскую вести занятия в Чеховской школе. Мы уже преподавали в Париже актерам «Комеди Франсез». Теперь как будто эта идея получает дальнейшее развитие.

 — Другими словами, жизнь свободного художника куда вольготнее и разнообразнее, чем жизнь штатного актера.

 — Скажу честно, я доволен, что ушел из труппы, но я по-прежнему работаю во МХАТе, каждый год играю по новому спектаклю. Теперь, правда, на договоре. Почему я перешел на контракт, это долгая история. Но МХАТ все равно остается моим театром.

 — Но ведь у вас уже в прямом смысле есть свой театр.

 — После того, как я выпустил курс в Школе-Студии МХАТ, многие мои бывшие ученики продолжали держаться вместе. И как-то так получилось, что они вновь вовлекли в свой круг меня. Так родился наш театр. Он уже зарегистрирован, у него свой банковский счет, свои спонсоры, среди которых есть, увы, и очень необязательные. Знаете, сейчас у нас все хотят вести дела по-американски, но привычки пока демонстрируют исключительно советские.

 — Помнится, в одной телепередаче вы сказали, что, если бы не стали артистом, не исключено, что овладели бы профессией гинеколога…

 — Я бы не стал иронизировать по этому поводу. На самом деле моя фельдшерская практика (я закончил медучилище) сняла массу комплексов. Прежде всего избавила меня от того, что я ненавижу больше всего, — от ханжества. Я взрослел мужскими, человеческими качествами. Так что медицинское прошлое заложило во мне вполне здоровую основу.

 — Уж не хотите ли сказать, что все ваши недостатки приобретены во время работы в искусстве?

 — Исповедоваться я, разумеется, не стану. Но один эпизод, так и быть, расскажу. Дело в том, что до 35 лет я даже не пробовал горячительных напитков, ни водки, ни коньяка, джина вообще тогда для нас не было. Хотя работал я в медицине, где спирт всегда был под рукой, к алкоголю я не притронулся ни разу. Так вот, «совратил» меня один из моих любимых режиссеров Никита Михалков. Как-то во время съемки трудного ночного эпизода «Неоконченной пьесы…» он спросил меня: «Расслабиться хочешь? Чаю выпьешь?» И тут же попросил помощницу режиссера принести мне чай. Но когда я уже поднес стакан ко рту, по запаху понял, что это вовсе не чай. Это был коньяк. Однако я по-прежнему непьющий.  Но пригубить рюмку вина, выпить бокальчик могу.

 — Поговорим о ваших последних работах.

 — С наслаждением играю Утешительного в «Игроках-ХХI». буквально купаюсь в этой роли. И хотя критики по-разному оценили наш спектакль, идет он с неизменным аншлагом. Совсем недавно состоялась премьера нового фильма Михаила Швейцера «Как живете, караси?» — о повсеместном стукачестве. У меня там прелюбопытнейший персонаж.

О. Свистунова
Аргументы и факты, 1991