"Итоги"

Александр Калягин — о том, почему ушел от Галины Волчек и о чем просил Владимира Кожина, как Никита Михалков нарушил обещание, а Олег Ефремов уговорил сыграть Ленина, о чем спрашивал генсек Брежнев и почему не играет на одной сцене с женой Евгенией Глушенко

 

 

В этом году «Et cetera», любимому, пожалуй, детищу Александра Калягина, исполняется двадцать лет. Особых торжеств по случаю круглой даты не планируется, работа идет в штатном режиме: спектакли в Москве, гастроли по ближнему и дальнему зарубежью, премьеры… В начавшемся сезоне у «Et Cetera» появился новый главный режиссер: предложение Роберту Стуруа, раньше ставившему здесь в качестве приглашенной звезды, сделал лично Калягин. Оставив за собой должность художественного руководителя театра и обязанность регулярно появляться на его сцене.

 

— Мы остановились на вашем уходе от Любимова с Таганки в 67-м, Сан Саныч…

 

— Бог есть! Вскоре после этого мне позвонила Юна Вертман, которую пригласили поставить в Театре Ермоловой «Записки сумасшедшего». Сначала на главную роль звали Георгия Вицина, но он отказался, и возникла моя кандидатура. Эта работа стала для меня трамплином, а дальше все завертелось-закрутилось. Пошли небольшие роли в кино, вместе с Катей Васильевой я сыграл в изумительном спектакле «Месяц в деревне», меня выбрали секретарем комсомольской организации театра, мы стали воевать с замдиректора, который, как нам казалось, неподобающе вел себя с девушками-актрисами… Еще через какое-то время Лева Борисов сказал: «Саня, слышал? В «Современнике» ищут артистов. Давай сходим, покажемся». Мы порепетировали и пошли. Ефремов не захотел брать Борисова, а меня позвал. Приглашение польстило, но я честно ответил, что не могу подвести коллектив, который так хорошо ко мне отнесся, поэтому останусь в Театре Ермоловой. Олег Николаевич предложил: «Сыграй у нас в спектакле «С вечера до полудня», а дальше поглядим». Комиссаржевский, главный режиссер Ермоловского, на сторону меня, конечно, не отпустил, загрузил работой с головой, но вскоре его сняли с должности. Опять иду к Ефремову: это я, помните? Олег берет меня в «Современник» и… уходит во МХАТ, который ему предложили возглавить. Это были странные полгода. Меня ввели в спектакль «Без креста», я съездил на гастроли в Болгарию и Румынию, все вроде бы складывалось хорошо, а потом… Я опоздал на репетицию, и Галина Волчек сделала мне на худсовете строгое внушение. Долго рассказывала, как Евстигнеев ехал из Минска по заснеженной дороге, лишь бы успеть на спектакль. «Семьсот километров за рулем! А вы, молодой актер, позволяете себе такое!» Жесткий тон меня напугал, я слушал и понимал: ни за что здесь не останусь… И вскоре ушел к Олегу Николаевичу во МХАТ. Вместе с Женей Евстигнеевым и Мишей Козаковым…

 

Что у Танюши рак, я никому не рассказывал. Говорил, жена болеет, но в подробности не углублялся. Ненавижу, когда сочувствуют и жалеют. Не-на-ви-жу! Мы репетировали «Старый Новый год». Как-то пришел в театр прямиком из больницы, не переключился, не смог сбросить напряжение, и на сцене со мной случилась истерика. Никто ничего не понял, включая Ефремова. Решили: Калягин переутомился. Отпаивали водой, пытались успокоить, а я ясно сознавал: Танюша умирает… Сначала она лежала в Боткинской, но после операции медики сказали, что бессильны помочь, и жить ей — от силы месяц или два. Отдельная история, что со мной было, когда услышал это. Даже сейчас описать не могу. Мы забрали Танюшу домой и сделали так, что она прожила еще год. Приезжала ее сестра из Свердловска, я находил врачей, которые соглашались говорить в глаза Тане, будто она поправится и все будет хорошо. Они не врали, они убеждали. Я еще не снимался в кино, меня никто не знал в лицо, каждого врача приходилось упрашивать, платить за визит столько, сколько назовут, привозить-увозить на такси... Где-то надо было доставать морфин — другие лекарства не помогали… А в 73-м у мамы обнаружили рак груди. Я ей не сказал, что Тани нет. Мама поначалу удивлялась: Алик, почему все время приходишь один? Лгал, что Танюша сидит дома с дочкой и не может приехать в больницу… Я и на репетицию в «Современник», из-за которой меня отчитала Волчек, опоздал потому, что крутился словно белка в колесе. Знаешь, как я жил? Это был кромешный ад! Ксанюлю оставлял соседям и мотался по школьным концертам, читал «Вечера на хуторе близ Диканьки». Меня взяли на ставку в чтецкий отдел Московской филармонии, и я выступал перед старшеклассниками и учителями. Соглашался на все, лишь бы заработать на еду для дочки и лекарства для ее бабушки…

 

Ведь когда родилась Ксанюля и Танюша осталась вне театра, мы по-настоящему нищенствовали. Зарплаты не хватало, деньги разлетались мгновенно. В тот момент я не задумывался, как буду рассчитываться с кредиторами, меня волновало иное: чем облегчить страдания Тани. Назанимал тогда много… После съемок у Никиты в «Неоконченной пьесе для механического пианино» женился на Женюре, но продолжал отдавать старые долги. А потом добавились новые… На экраны уже вышел фильм «Здравствуйте, я ваша тетя!», меня стали узнавать на улицах, я сыграл несколько хороших ролей в театре, но денег не хватало на самое элементарное. Кое-как сводили концы с концами. И вдруг предлагают путевки в круиз по Средиземноморью. Погрузка в Одессе и далее со всеми остановками — Афины, Венеция, Рим… Конечный пункт — Барселона. Невероятная удача по тем временам! Какой же год шел? Незадолго до того умер диктатор Франко, и СССР восстановил дипломатические отношения с Испанией. Наверное, конец семидесятых. Во всяком случае перестройкой еще не пахло. Ехать должны были актеры Малого театра, МХАТа. Виталий Соломин, Владлен Давыдов… Хорошие, приятные люди! Что делать? Соглашаться? Но ведь денег нет! Говорю Женюре: придется отказаться. А она робко так спрашивает: «Может, поедем, а?» По глазам вижу: хочет! Бросаюсь к Саше Макарову, старому другу, фотокору АПН, много лет снимавшему звезд балета Большого театра, а позднее ставшему «личником» у Раисы Горбачевой. Прихожу и чуть ли не в ноги падаю: «Помоги!» Он такой суммой не располагал, но с нужным человеком свел. Мне дали ссуду под весьма приличный процент, и мы с женой отправились в круиз, где прекрасно провели время. Женюра даже не догадывалась, сколько, у кого и на каких условиях я занял. На протяжении нескольких лет раз в месяц ростовщица приезжала к служебному подъезду театра, я пересчитывал у лифта деньги, передавал конверт, стараясь не привлечь чужого внимания… Никогда не умел копить, но всегда старался зарабатывать столько, чтобы не отказывать любимым в заветных желаниях. Мне в любой ситуации важно чувствовать себя мужчиной. И это никак не связано с должностями. Абсолютно не держусь за пост в СТД. Понимаю и то, что в театре нет бессмертных. Уйду я, «Et Cetera» возглавит другой. Лишь бы труппа была дееспособной, а стены и сцена останутся. Но страх во мне живет. Не за себя — за близких. В том числе за самых маленьких… Года два назад Ксанюля решила удочерить девочку. Не спрашивай о подробностях. Когда она позвонила из Америки, где давно живет, и попросила меня о помощи, я впал в транс. Стал лихорадочно соображать, куда бежать, кого просить. К счастью, вспомнил, что в СТД работает женщина, усыновившая чужого мальчика. Я — к ней, она говорит: «Сан Саныч, не волнуйтесь, все сделаем». Подсказала, к кому обратиться в Министерстве образования. Попались понимающие, добрые, хорошие люди. Полгода мы жили между Домом ребенка и теми, кто курирует вопросы опекунства и усыновления, пока наконец 15 мая 2011-го в нашей жизни не появилась чудная девчушка, моя внучка Аня… Анна-Полина Кендалл, если по документам. Ей в тот момент не было и четырех месяцев. Пока по Домам ребенка ездить не стал, я даже не представлял, сколько у нас брошенных детей... Мы с Ксанюлей стоим, смотрим на прелестную малышку, мимо проходит нянечка: «Нравится? Это Алена Ясенева». Я говорю: «Имя красивое. И фамилия». А няня отвечает: «Ее на помойке в Ясеневе нашли, вот так и назвали…» Будь моя воля, убивал бы тех, кто отказывается от детей! Какие они матери? Понимаю, такие слова нельзя говорить, тем более печатать, но проблему надо решать. Это ведь ужас!.. Мне кажется, Танюша оттуда, с небес, приветствовала шаг Ксанюли, поддержала ее. А для меня это новая роль. В Америке растет Мэтью, мой внук, которого обожаю без памяти. Да разве можно его не любить? Матюшка — умница, каких поискать. Помимо американской школы учится в русской и еврейской, играет на виолончели, занимается тэквондо и футболом, разбирается в компьютерах и прочих айпэдах лучше, чем мы с тобой вместе взятые. Единственная проблема: ест плохо, худющий как тростинка. Однажды я передразнил Мэтью, когда он вышел из-за стола, ничего не съев: «Не хочу, не буду, аппетита нет...» Женюра рассмеялась, Ксанюля улыбнулась, а Матюша внимательно посмотрел и сказал: «Деда, ты отличный артист, но зачем делать больно близким?» Я даже поперхнулся, не найдя, что возразить пацану, которому в тот момент было девять лет… Нет, Мэтью — мой герой! Теперь к внуку добавилась и Аннушка. Отдельная история, как мы получали разрешение на выезд в Штаты Анны-Полины. Пришлось обращаться к Владимиру Кожину, президентскому управделами. Все закончилось благополучно, мама с дочкой улетели в Нью-Йорк...

 

— Что-то мы, Сан Саныч, опять погрузились в глубоко личное.

 

— Давай выруливать.

 

— Расскажите про Никиту Михалкова. Как он в вашей жизни возник?

 

— Мы учились одновременно в «Щуке». Бегали друг к дружке на репетиции, смотрели, кто что делает, прикидывали, у кого лучше получается. Настя Вертинская, которая в пятнадцать лет снялась в «Алых парусах» и была такой звездой, что не подступиться, вдруг сама попросила меня сыграть с ней «Жаворонка» Жана Ануя. Я стоял красный как рак, стеснялся глаза поднять. А вскоре выяснилось, что у Насти роман с Никитой… Уже когда я служил в Театре Ермоловой, они вдвоем пришли на спектакль «Стеклянный зверинец» по пьесе Теннесси Уильямса, где я играл с Катей Васильевой. Случился ни к чему не обязывающий разговор, и мы опять разошлись в разные стороны. А в 74-м Никита позвал меня на роль Ванюкина в дебютную картину «Свой среди чужих, чужой среди своих». Честно сказать, я хотел отказаться. Годом ранее умерла мама, у меня на руках осталась Ксанюля, которую некуда было пристроить, а тут съемки где-то в Грозном... Ну до кино ли?! Но надо знать Никиту. Он обладал колоссальным обаянием и бешеным напором, мог уговорить, уломать кого угодно. «Саня, я не буду тебя долго мучить. Маленькая роль, приедешь, быстро снимешься и уедешь». Ага, как же! Стоило мне появиться на съемочной площадке, Михалков забыл обо всех обещаниях, гонял, пока не получил то, что хотел. Нет, я не в претензии. Режиссер и должен так поступать: гнобить актеров, сдирать с них три шкуры… Однажды уже на «Рабе любви» я не прилетел вовремя на съемки в Одессу. Мы с Олегом Басилашвили часа полтора просидели во Внуково в самолете, а потом командир экипажа объявил о задержке по технической причине. Мол, освободите салон, неисправность сейчас устранят, и полетим. Я сказал, что в этот самолет больше не зайду. Олег начал убеждать: «Нас ведь ждут!» Говорю ему: «Хочешь — лети, а я дождусь другого рейса». К примеру, Павел Лебешев, гениальный оператор, ненавидел любые перелеты: или вовсе отказывался подниматься на борт, или загодя накачивался алкоголем, чтобы ничего не помнить и не сознавать… В общем, в тот раз я опоздал на площадку, приехал к концу съемочного дня. Никита был вне себя. Как же страшно он ругался! Ладно бы обзывался, крыл матом, нет, он произносил слова, которые не смогу повторить и сейчас. Даже при выключенном диктофоне. Сознательно бил по больному! Такое Бог не прощает. И я решил, что завязываю с Михалковым. Впредь не работаю с ним ни при каких условиях. Буду ли нищенствовать, нуждаться в деньгах — без разницы. Никто не вправе унижать мое человеческое достоинство. Никто и никогда! В подобных ситуациях не ссорюсь, не выясняю публично отношения. Если что-то сильно напрягает, разворачиваюсь и ухожу. Вот и тогда сказал себе: наша история с Михалковым подошла к концу. Работу над «Рабой любви» я завершил, поскольку не хотел подводить других людей, но вероятность новых совместных проектов с Никитой исключил напрочь. И вдруг зимой из Пущина звонит Саша Адабашьян: «Пишем роль специально для тебя. Будешь счастлив! Только придется похудеть». Что придется сбросить двадцать килограммов, Саша, конечно, не сказал. Потом трубку взял Михалков и заговорил так, словно не было никакого конфликта и все нарисовало мое больное воображение. Но я ведь не сошел с ума, я же все помнил!

 

— Почему же согласились на «Механическое пианино»?

 

— Старая заноза до сих пор сидит во мне, я ничего не забыл, но тогда прочел сценарий и понял, что не могу отказаться. Долго еще дергался, переживал, пока Михалков не шепнул на ухо: «Запомни, ты сыграл лучшую свою роль…» И ведь он, пожалуй, прав! Но, знаешь, меня не покидает чувство, что и Никита сильно тоскует по времени, когда мы были молоды, свободны, открыты, чисты… Такая эпоха возрождения. Нам нечего было делить, а сегодня все лишь тем и заняты, что выясняют отношения друг с другом.

 

— Вы ведь на съемках «Пианино» единственный раз в жизни вели дневник, Сан Саныч?

 

— Нет, в молодости делал какие-то записи в блокноте. Что-то даже сохранилось. Вздыхал по девушкам, описывал чувства, искал неопознанные философские опоры. Умничанье с претензией на оригинальность и прицелом на потомков. Вот мир рухнет, а мои дневники сохранятся, и все поймут, какой мудрец жил рядом. Казалось, в процессе самопознания могу открыть что-то новое и важное, пока не понял: это никому не нужно, мне в том числе. Наверное, многие в юности переживают нечто подобное. Необходимый период взросления. И я перерос то состояние, решив, что больше не буду вести дневники. Никогда рука не тянулась к перу, а перо к бумаге, и вдруг — прорвало! Может, Чехова начитался или Михалкова наслушался, с которым мы подолгу говорили о Платонове… Не знаю. Вернулась потребность писать. Задавал сам себе актерские вопросы, стараясь лучше понять образ, точнее сыграть роль. Все сошлось в одной точке: мой возраст, совпадавший с платоновским, опыт, приобретенный на прежних картинах, даже то, что Ксанюля постоянно была рядом. За ней приглядывала Фаина Венделанд, моя однокурсница по медучилищу, боевая подруга до конца жизни. Ее дочка Жанна — ровесница Ксанюли, и, пока я снимался, Фая возилась с двумя девчонками. Тогда все артисты привезли в Пущино своих детей. Никита настоял, чтобы съемочная группа жила сообща — никаких приездов и отъездов, параллельных съемок или других срочных дел. Мы много, бесконечно много общались, подолгу репетировали и за два месяца научились понимать друг друга почти без слов, чувствовать кожей, как люди одной крови. Атмосфера сложилась уникальная! Вместе праздновали дни рождения, проводили вечера, играли в футбол, дурачились... Это сделал Никита. Он ведь не только режиссер, но и педагог замечательный.

 

— А почему потом ваши дороги с Михалковым разошлись?

 

— Так бывает. Разве для тебя это новость? На определенном этапе мы сблизились, затем в силу многих обстоятельств отдалились. У Никиты давно своя жизнь, у меня своя. Но иногда мы видимся по разным поводам и даже тепло общаемся. Когда-то ведь я ушел и из МХАТа, хотя с Ефремовым нас связывали самые нежные отношения. Уже рассказывал об этом. В семидесятые годы мой уход казался невозможным, а в девяностые я сам положил заявление Олегу на стол, попросив отпустить на договор. Времена изменились. Я объяснил тогда, что буду по-прежнему участвовать в спектаклях, но хочу большей свободы. Ефремов бумагу подписал, но внутренне решение не поддержал. Он считал, что все, кто ушел, его предали. Настя Вертинская, Женя Евстигнеев, я… Самые близкие. Хотя я играл потом у Олега в пьесе Арро «Трагики и комедианты», мнения он не изменил. Ефремов уже болел, плохо себя чувствовал… Режиссер, повторюсь, должен быть диктатором, иначе ситуацию в коллективе не удержать. Но для навязывания собственной воли нужно обладать недюжинной силой, а Олег с каждым годом становился все слабее и слабее… Он много дал мне, и я этого никогда не забуду. Как и роли, сыгранные в Художественном театре.

 

— На Ленина вас Ефремов уговорил?

 

— Дома в моем письменном столе до сих пор лежат пожелтевшие номера журнала «Посев», самиздатовские страницы Авторханова, Солженицына… По ним я готовился играть вождя. Никогда не причислял себя к шестидесятникам, но среди моих друзей были те, кого можно назвать этим словом. Они снабжали запрещенной литературой, мы перешептывались, втихаря обмениваясь мнениями. Кроме того, не забывай, я вырос в окружении маминой родни, сплошь еврейской интеллигенции. Скажем, дядя Саша Конюс был экономистом, почетным профессором Гамбургского университета, учеником расстрелянного в 38-м Николая Кондратьева, а по учебникам тети Фиры много лет изучали педиатрию студенты мединститутов. Еще одного дядю репрессировали, он прошел ГУЛАГ... Антисоветских разговоров при мне не вели, но я улавливал обрывки фраз и понимал: речь о политике. И позже со мной происходили труднообъяснимые вещи. В 68-м после ввода советских танков в Прагу зачем-то стал собирать газетные публикации на эту тему. Огромный ворох скопил. С какой целью? До сих пор не понимаю. Наверное, пытался найти ответы на мучившие вопросы… И вот узнаю, что к очередному съезду КПСС в Художественном театре собираются выпустить спектакль по пьесе Шатрова «Вам завещаю». Внутренне даже обрадовался, поскольку не сомневался, что проскочу, не буду участвовать в постановке. Искренне считал, что политические портреты — не мой жанр. Как, кстати, и роли военных. Сколько ни приглашали на кинопробы в фильмы о Великой Отечественной, это заканчивалось ничем. Стоило нарядить меня в форму, водрузить на голову фуражку, как людей охватывал приступ гомерического хохота. Ну посмотри на мое лицо, на эти глаза, брови... Какой уж там злобный фашист или героический советский офицер — пародия на военнообязанного. Чаплин! Лишь раз меня утвердили на роль начальника таллинского гестапо в телекартине «Вариант «Омега», где снимались Олег Даль, Женя Евстигнеев, Игорь Васильев. Но и в том фильме эсэсовец Франц Маггиль без конца щурился, отводя взгляд в сторону, чтобы скрыть на экране выражение глаз… Во МХАТе мне тоже никогда не предлагали играть исторических персонажей, тем более пламенных большевиков. Подготовка к спектаклю шла своим чередом, на доске объявлений уже вывесили бумагу с распределением ролей, только напротив фамилии главного героя по-прежнему стоял прочерк — никак не могли определиться с исполнителем. Еще был жив народный артист РСФСР Николай Засухин, которого Ефремов пригласил из Куйбышевского театра, где тот успешно играл Ленина. Сначала думали, что роль отдадут Николаю Николаевичу. Потом прошел слух, будто Женю Евстигнеева хотят попробовать. Андрюша Мягков снимался в образе молодого Ульянова. Тоже претендент. Меня в качестве кандидата не рассматривали, я чувствовал себя спокойно, рассчитывал, что использую образовавшееся окно для съемок. И вот как-то стою на улице Горького возле МХАТа, ловлю такси, а рядом тем же занят Михаил Шатров — голосует. Мы толком даже не были знакомы. А тут заметили друг друга, поздоровались из вежливости. Шатров говорит: «Видел ваш последний фильм «Допрос». Мне очень понравилось. Хочу побеседовать с вами не на бегу об интересной работе». Любезно отвечаю: «Прекрасно! Давайте как-нибудь встретимся». И предположить не мог, что Шатров подразумевал роль Ленина! А он пошел с этой идеей к Ефремову, посоветовал тому посмотреть «Допрос». Дескать, вот такой Владимир Ильич нам и нужен. Не знаю, добрался ли Олег до кинотеатра (тогда ведь DVD еще не стояли в каждом доме), но Шатрова поддержал и стал меня обрабатывать. Это было как удар обухом! Сначала я смеялся. Подходил к зеркалу, смотрел на отражение и не мог сдержаться. Идеальным исполнителем роли Ленина всегда считал Бориса Щукина. Мне нравилось, как он играл, Ильич получался живой, человечный. Себя в этом образе я не видел, хоть убей! Кроме того, знал, что некоторым актерам вождь, что называется, боком вышел. Борис Смирнов ничего другого, по сути, до конца жизни не сыграл. Не предлагали! Как артист, которому доверили воплотить светлый образ Ленина, появится на экране в личине отрицательного персонажа? Подобного не могли допустить, специально обученные товарищи следили за порядком. Человек попадал в касту избранных, и любой шаг за флажки приравнивался к бегству. Вот и я боялся, что на меня ляжет это проклятие. А Ефремов продолжал наседать, убеждать, хотя не любил просить и терпеть не мог, когда кто-то отказывался от роли. Он полагал, что актер обязан быть готов ко всему: сегодня играть Гамлета, а завтра выйти на замену с репликой «Кушат ь подано!». В конце концов Олег предложил: «Ладно, ничего не отвечай. Приходи на читку, послушай». Ну, я пришел и честно сказал, что пьеса мне категорически не понравилась. Сплошная политика, манифест, который не сыграть! Ефремов после паузы произнес: «Давай договоримся. Не буду вписывать тебя в приказ. Месяц порепетируй, если ничего не получится, откажешься от роли и не услышишь ни одного упрека в свой адрес. Слово!» Это меня подкупило. При разговоре присутствовала Роза Сирота, легендарный театральный педагог. Она очень помогла в работе над ролью, вскрыла глубины, до которых я сам никогда не добрался бы. Роза Абрамовна стала подсовывать всякие антисоветские брошюрки и статьи, объяснив многое из того, о чем я даже не догадывался. Так я узнал правду о Брестском мире, голодоморе, истреблении крестьянства и репетировал, уже обогащенный этим знанием. Сирота сделала мне прививку, чтобы я не заразился. Окончательно понял, как передать внутреннюю катастрофу героя, оказавшегося рабом собственной идеи, когда прочитал книгу Солженицына «Ленин в Цюрихе». Александр Исаевич описал нервного, необаятельного, задерганного человека, живущего в конфликте с окружающим миром, по сути, маньяка. На меня это произвело сильнейшее впечатление, и я утвердился в желании сыграть Ленина, построив его образ методом от противного. С Ефремовым мы сразу отвергли жилетные позы и кепку, выброшенную вперед правую руку, долго думали, изображать ли картавость, и решили отказаться. Незадолго до этого в Театре Ленинского комсомола вышел спектакль «Синие кони на красной траве», где Олег Янковский играл Ленина без грима. Если бы мы так поступили, получилось бы, будто копируем кого-то. Но главная трудность заключалась в ином: пьеса — восемьдесят четыре машинописных страницы, из которых девять десятых — текст, звучащий из уст моего героя. Речи, письма, выступления, цитаты из статей… Как это читать со сцены? К счастью, монологи я запоминаю быстро, помогало, что в детстве занимался художественным чтением. Помню, перед прогоном, когда судьба спектакля висела на волоске, Ефремов заглянул за кулисы, а я режусь в шахматы с Николаем Митрофановичем Максимовым, театральным гримером… У Олега буквально челюсть отвисла. Посмотрел на нас, выругался себе под нос, махнул рукой и ушел. А для меня это было святое — партия в шахматы перед выходом на сцену. А текст никогда не повторял…

 

— Премьера прошла в срок?

 

— Там много чего было. Вокруг спектакля начались настоящие политические игрища. Ефремова хотели снять с должности главного режиссера театра, Миша Рощин в шутку даже предложил переименовать пьесу, назвать ее «Вам — с вещами!». Восемь месяцев мы вели борьбу с Институтом марксизма-ленинизма. Помогал историк Владлен Логинов, некоторые сотрудники ЦК КПСС, считавшие, что нужен трезвый взгляд на личность Ленина. В итоге здравый ум возобладал, и получивший название «Так победим!» спектакль разрешили к показу.

 

— Однажды к вам даже пожаловало Политбюро ЦК во главе с товарищем Брежневым…

 

— Потом понавыдумывали баек вокруг того визита, не хочется повторять... Да, Леонида Ильича привозили в театр весной 82-го, незадолго до кончины. Старик был откровенно плох, почти не слышал, мало что понимал. Когда я вышел на сцену, Брежнев громко спросил сидевшего с ним рядом в ложе Черненко: «Это Ленин? Его надо поприветствовать?» Тот буркнул: «Нет!» И это все в гробовой тишине переполненного зала… Трагикомедия, фарс! А мы продолжали играть, делая вид, будто ничего не случилось. Брежнев периодически вставал и выходил из зала, чтобы узнать, как развиваются события в хоккейном матче между «Динамо» и ЦСКА. Похоже, результат поединка волновал болевшего за армейцев Леонида Ильича значительно сильнее, нежели разворачивавшиеся на сцене Художественного театра коллизии… Но это из разряда исторических анекдотов, между тем спектакль при неизменных аншлагах шел девять лет. Могу сказать, что эта роль, подчеркиваю, не Ленин, а именно роль, многому меня научила. Я ведь не знал, что буду худруком, председателем Союза театральных деятелей… Стержень, который удалось найти, играя Ленина на сцене, очень помог мне в будущем. Уже рассказывал, что по жизни человек я расхлябанный, легко увлекающийся бездельем. Хоть я и бывший медик, не пью, не курю, но с удовольствием готов бить баклуши: читать книги, смотреть фильмы, чревоугодничать, путешествовать, лишь бы ничем серьезным не заниматься. А работа над образом Ленина позволила мне дисциплинировать характер. Впрочем, любая роль чем-то обогащала. Скажем, Павел Иванович Чичиков объяснил, как договариваться с людьми. Даже с теми, кто не твоей крови. Это лучше, чем ссориться или воевать. И Эзоп определенно что-то дал мне. И Шейлок из «Венецианского купца». А тетей из Бразилии, «где много-много диких обезьян», я смог низко поклониться великому Чарли Чаплину, моему заочному учителю…

 

— Правда, что за роль Ленина вам дали квартиру, Сан Саныч?

 

— Я долго стоял в очереди, вопрос никак не решался, а тут вдруг сдвинулся с мертвой точки… Хотя я никого об этом специально не просил. Собственно, и возможности не имел, поскольку тогда еще не общался с сильными мира сего. Из тех, чьи портреты носили на праздничных демонстрациях, лично был представлен только Гейдару Алиеву. Он приходил во МХАТ на «Так победим!» и захотел встретиться после спектакля. Я еле успел снять грим, чтобы не смущать ленинской бородкой высокого гостя. Тот был с женой и сыном, нынешним президентом Азербайджана. Кстати, именно Алиев-старший разрешил показать фильм «Допрос», который перед тем положили на полку. А «Так победим!» мы возили не только в социалистические Болгарию или Чехословакию, но и во вполне капиталистическую Австрию, играли в венском Бургтеатре.

 

— То, что не состояли в КПСС, не мешало вашему утверждению на роль?

 

— Тогдашний министр культуры Петр Демичев категорически возражал, чтобы какая-то тетка Чарлея играла Ленина. Петр Нилович рекомендовал кандидатуру Кирилла Лаврова, намеревался выделить деньги, чтобы Кирилл Юрьевич специально приезжал «Красной стрелой» из Питера на спектакли во МХАТ. Но Ефремов отстоял меня. Возглавлявшая парторганизацию театра Ангелина Степанова предлагала написать заявление в КПСС, а я косил под дурачка, мол, еще не готов, морально не созрел. Однажды мы столкнулись в служебном подъезде: Ангелина Осиповна входила в театр, а я выбегал наружу. Степанова оценивающе взглянула и сказала: «Саша, по-моему, пора, ты уже достоин». Я стал отнекиваться и потихоньку пятиться к выходу… Да, это было нарушением правил: беспартийный полуеврей, у которого в послужном списке немало комедийных ролей, вдруг играет Ленина. Ну куда годится? Сегодня смешно об этом вспоминать!

 

— А почему вы никогда не работали в одном театре с Евгенией Константиновной?

 

— Если хочешь, это наш принцип. Я насмотрелся на супружеские пары, состоящие в труппе. Поверь, это дурно влияет на обоих. Хотя Ефремов звал Женю, неоднократно спрашивал: «Пойдешь ко мне во МХАТ?» К счастью, нам удалось удержаться от этого шага. Зачем испытывать судьбу? Конфликты почти гарантированы. Если главный режиссер хочет задеть мужа, обязательно сделает больно его жене. Или наоборот… И на съемках «Механического пианино», где мы с Женюрой сыграли супружескую пару, у нас были исключительно рабочие отношения. Тогда в Пущино ко мне из Москвы приезжала другая. Чудесная девчонка, к слову. И Женя прекрасно знала о моем романе. А через год я спросил себя: ну почему ты, дурак, прошел мимо Глушенко? Ведь очаровательная, милая, красивая, талантливая… Решив не затягивать с ответом, позвонил Жене и пригласил на свидание. Не в ресторан, нет. На культурное мероприятие — на премьеру в Дом кино. После «Пианино» вместе мы снялись лишь в фильме «В профиль и анфас». Это комедия по рассказам Шукшина. У меня на айпэде вместо экранной заставки — кадр из той картины. Как воспоминание. Василия Макаровича я обожал, восхищался им, но по-актерски это был не мой материал. Нам с Женей предложили сняться, мы согласились, но потом дружно сказали: больше — ни-ни. Никогда! Не из-за того, что фильм вышел плохой, нет. Но у нас осталось множество претензий, главным образом к себе.

 

— Первый блин оказался и последним.

 

— Именно! «Механическое пианино» в расчет не берем, туда, повторяю, Никита позвал Женюру и меня независимо друг от друга, а «В профиль и анфас» подвел черту под нашей совместной кинематографической деятельностью, говоря высоким штилем. И слава Богу. На мой взгляд, если муж снимается с женой, это зачастую выглядит фальшиво. Как бы ни любил Бондарчука и ни преклонялся перед Скобцевой, не воспринимаю Отелло и Дездемону в их исполнении. Восторгаюсь Лоуренсом Оливье и Вивьен Ли, однако мне тяжело смотреть, когда они играют вдвоем. Понятно выражаюсь? Слишком выпирает личная биография артистов, мешает, отвлекает… Нет, камень ни в кого не брошу, но мы с Женей решили, что это не наш принцип существования в профессии, а остальные вольны поступать по собственному усмотрению, они моего совета не спрашивают. Нас вместе приглашали очень часто. Может, лишь в последние годы перестали, поняв бессмысленность занятия. У нас взрослые дети, внуки подрастают, а мы, значит, согласно замыслу сценариста и режиссера будем изображать на экране зарождение чувств... Зачем людей смешить?

 

— Что вы последнее сыграли в кино, Сан Саныч?

 

— «Руд и Сэм» с Арменом.

 

— Джигарханяном?

 

— Знаешь другого? С ним, конечно. Это 2007 год. Время летит! Уже пять лет прошло. С тех пор не снимался. Периодически зовут, отказываюсь без особых сожалений. У меня почти семьдесят киноролей за плечами, думаю, вполне достаточно, чтобы самому наесться и других собой накормить. Театра хватает с головой. Недавно вот показали премьеру спектакля «Ничего себе местечко для кормления собак», который поставил Робик Стуруа.

 

— Опять какого-то отвратного типа сыграли, торговца смертью.

 

— Ни одна роль не может испортить, даже последнего подонка на свете. Актер гордится, если у него в послужном списке есть Ричард III, и никто не думает, что это был убийца, изверг, кровосмеситель. Счастье, когда всю жизнь можешь перевоплощаться, лицедействовать. Я играю почти непрерывно, не изменяя при этом внутренним принципам и правилам. Не предам, не продам, не прогнусь. Другое дело, что стараюсь не выпячивать это на публику. Зачем? Хочу из всего делать праздник. Для себя и окружающих. Кому нужны мои слезы? Хотя нет ничего стыдного в том, чтобы поплакать. У меня даже есть персональная слезовыжималка — финальная сцена фильма «Огни большого города». Миллион раз смотрел и всегда реву. Вот и сейчас глаза на мокром месте… Впрочем, речь о другом. Ну не могу я серьезно смотреть на свое отражение в зеркале. Не вижу в нем важного чиновника, художественного руководителя и так далее. Бред! Спасти может чувство юмора, а лучше — самоирония. Деловому костюму и галстуку всегда предпочту шутовской колпак. Уже семьдесят лет пытаюсь сыграть этюд с жизнью, повернув ее, как мне хочется. Порой получается. Иногда нет. Но буду пытаться, пока есть силы. Свой юбилейный вечер, который прошел 25 мая в «Et Cetera», я назвал «Праздник шута». На сцене выступали прекрасные цирковые артисты, мировые звезды, а я смотрел из ложи и наслаждался. В самом конце обратился к гостям с несколькими словами. Можно сам себя процитирую? «Возраст, увы, подошел такой, что зачастили по ночам мысли: как уйти? Есть три варианта: по-английски — не прощаясь, по-русски — наломать такого, чтобы запомнили, или по-еврейски: попрощаться… и не уйти. Работал с Эфросом, Ефремовым, Евстигнеевым, Вертинской, Саввиной, Смоктуновским, Швейцером, Михалковым, Гинкасом… Другие почли бы за честь постоять рядом, а я годами репетировал, играл, имел счастье вместе с ними валять дурака. Спасибо всем! Тем, кто не мешал, спасибо. И тем, кто мешал, — отдельное спасибо. Я результат вашей совместной деятельности. Что положено человеку на земле, я уже выполнил. Свободен? Нелепо считать, будто все впереди, еще глупей думать, что все позади! Я жадный до жизни. Люди ищут дорогу к счастью, не понимая: дорога — это и есть счастье! А воспоминания — то, что у нас никто не отнимет…» Ведь хорошо сказал, а? Согласись…